– Что?..
– Я ничего не говорил. Это шелест озера.
Мы сели на песок. Он был очень внимателен и сел не слишком близко. Больше того, я даже сказала, что он может сесть поближе. Тогда он объяснил, что, поскольку мне всего пятнадцать и я еще несовершеннолетняя, он не вправе прикасаться ко мне. Сказал, что, когда подметил меня в колокольчиковом лесу, я показалась ему старше. Но это не важно, потому что он с радостью меня подождет.
– Подождешь для чего?
– Подожду, пока ты не скажешь, что готова, если будешь готова. Это ты должна сказать, врата открыты или закрыты…
«Что за врата?» – подумала я. Иногда он говорил такими вот загадками, а иногда я не знала, то ли он что-то сказал, то ли просто мне послышалось, – или же что-то и вправду было в том напитке, который он мне дал, – а может, действительно это всего лишь шелестело озеро, накатываясь на берег.
Мы долго разговаривали; он попросил позволить ему взять меня за руку, и я, веря, что он не потребует большего, позволила. Он хотел знать обо мне все. Какая музыка мне нравится, какие книги я прочитала. Я рассказывала, а он слушал. Сказал, что знает книги, которые я назвала, но что касается последних песен, тут он немного отстал и постарается послушать те, что я перечислила.
Я уже больше не боялась. Чувствовала себя свободно с ним. Больше того, захотелось придвинуться к нему поближе, хотелось, чтобы он обнял меня, но я не осмеливалась признаться – что, если он неправильно истолкует мое желание? – мне ведь хотелось, чтобы он только обнял. Тогда вместо этого я снова спросила, как его зовут. И на сей раз он сказал свое имя.
Я вам его не повторю. Оно останется между ним и мной, и для этого есть достаточное основание. Но поскольку вы любопытны, а я не могу постоянно называть его «он», скажу одно из его тамошних имен, которых у него больше ста. Мы звали его Хайэроу[28], у него это звучало как Йероу.
Он спросил, можно ли ему нашептать мне сон. Я не представляла, что это значит. Но смежила веки, и следующее, что я почувствовала, – это что он меня обнимает. Вот только что он держал меня за руку, а в следующее мгновение я уже лежала у него в объятиях и он что-то нашептывал мне на странном и чарующем языке. Я сознавала, что тону, то есть погружаюсь в сон, но не было ни малейшего желания прерывать погружение. Больше не нужно было притворяться усталой, хотелось, чтобы сон объял меня. Помню его шепот мне в ухо, и постепенно шепот слился с шелестом озера.
Меня разбудил стук, будто большая птица стучала клювом в окно. Оглядевшись, я увидела, что лежу на одном из грязных матрасов, брошенных на пол в общей комнате. Занавески на окне не было, и солнце струило яркие лучи сквозь пыльное стекло, высвечивая всю гигантскую паутину по стенам. Йероу спал почти рядом со мной. Я догадалась, что он принес меня на руках с озера. Бросил другой матрас рядом с моим и сейчас крепко спал.
Но стук продолжался. Громкий, ритмичный, и доносился он из кухни. Спала я полностью одетой. Я провела рукой по слипшимся и спутавшимся волосам и села. Потом поднялась и переступила через крепко спавшего Йероу. Дверь в кухню была приоткрыта, и я пошла посмотреть, что это стучит.
Подойдя к двери, я обомлела.
На деревянном кухонном столе, освещенный ярким солнцем, бившим в окно, лежал нагой мужчина. Он лежал на спине. Верхом на нем спиной ко мне сидела нагая женщина. Ее золотистая кожа мерцала, усеянная перламутровыми капельками пота. У нее были блестящие длинные волосы, белокурые, с ореховыми и платиновыми прядями, частью заплетенные и стянутые сзади, и они прилипли к сверкающей пóтом спине. Она скакала на мужчине, и от ритмичных толчков ее таза неровные ножки стола стучали о пол кухни.
Она почувствовала мое присутствие. Не останавливаясь, она обернулась и посмотрела на меня через плечо. Она не казалась рассерженной, оттого что ее застигли за этим занятием, но и довольной тоже не выглядела. Пристально глядя на меня, она спросила:
– Ты кто?..
Я ничего не ответила. Запах их соития наполнял помещение, как дымная гарь. Мужчина оторвал голову от стола и посмотрел на меня поверх ее бедра, потом поманил к себе.
– Жди своей очереди! – резко сказала мне женщина и, отвернувшись, задвигалась на мужчине еще яростней.
Я грохнула дверью и бросилась назад, к спящему Йероу. Хлопнувшая дверь разбудила его. Он поднял голову и посмотрел на меня счастливыми глазами.
– Ты знаешь, что там двое трахаются, – сказала я, – трахаются на твоем кухонном столе?..
– О!..
– В соседней комнате! Мужчина и женщина!..
– Гм. Кто это?..
– Кто-кто? Понятия не имею кто!..
– Это, верно, Лейла. Или кто-то из других женщин. Не обращай на них внимания, и они скоро уйдут…
Я воззрилась на него:
– Скоро уйдут? Что это за место такое?..
– Ну, – хмыкнул он, почесывая голову, – я предупреждал тебя. Я делю этот дом с другими людьми. – Он явно не воспринимал эту историю всерьез. – Хочешь позавтракать?
– Только не после того, что я сейчас видела на кухонном столе. Мне нужно принять душ…
– Тут нет душа. Мы моемся в озере. Я пойду с тобой…
– Нет, спасибо…
Мне нужно было побыть одной. Я уже замышляла уйти, но не собиралась объявлять об этом. Дело даже не в боязни, что Йероу мне помешает; просто я хотела ускользнуть потихоньку. Думала взять лошадь и вернуться домой по нашим следам.
Но чтобы выйти из дома, нужно было пройти через кухню. Пара, что трахалась на столе, угомонилась и теперь, блаженствуя, лежала в объятиях друг друга, и пот сверкал на их бедрах. Я прошмыгнула мимо них, выскочила наружу и пошла к озеру.
Стояло дивное утро, но солнце отражалось от воды и резало глаза, то есть настолько ярким был его свет, что глазам больно. Пришлось приставить руку козырьком. Колкие, как песчинки, частицы света ранили глаза. И однако, на что я ни смотрела, все казалось дочиста отмытым или новым, как видится новым ребенку.
Я остановилась у кромки воды и плеснула пригоршню себе в лицо. Вода была прозрачной и такой холодной, что даже дыхание перехватило. Капли воды на руке, сияющие всеми цветами спектра, выглядели одновременно и скромней, и необычней, чем такие же капли дома. Я долго сидела на корточках на берегу, разглядывая воду на руках, – то ли как простушка, то ли как философ, не знаю.
Конюшня, в которой держали белую лошадь, находилась в двадцати или тридцати ярдах от дома. Думая, что Йероу может наблюдать за мной из окна, я так и продолжала сидеть на корточках и решала, то ли идти прямо к конюшне и вывести лошадь, то ли дождаться более удобного момента, когда поблизости никого не будет.
Затем я услышала позади себя шелест песка и приближающиеся легкие шаги. Я подумала, что это Йероу, но, обернувшись, увидела женщину с кухни.
Она была по-прежнему нага и – в этом феерическом свете, ранящем радужку, – ошеломительна. Ее темные глаза не отрываясь смотрели на меня. Она была высокой и гибкой, как скаковая лошадь, смуглокожей, с едва заметными веснушками. Скулы такие острые, что можно порезаться. Длинные, с разным оттенком волосы ниспадали ниже янтарных сосков. Я с трудом могла отвести глаза от ее «киски» и длинных стройных ног. Несомненно, она была самой красивой женщиной, какую мне доводилось видеть, и хотя я, как всегда считала, была хорошенькой, по сравнению с ней чувствовала себя чахлой замухрышкой.
Она молча прошла мимо меня и ступила в воду, но повела рукой, то ли признавая, то ли отвергая, не могу сказать. Остановилась, повернулась ко мне и плеснула водой себе на плечи, продолжая глядеть на меня, и вода шипела и пенилась, искрясь на ее коже молочным светом.
– Чудесное утро, – сказала она. Говорила она с легким акцентом, которого я не могла определить. – Раздевайся и иди сюда.
– Благодарю. Там, откуда я пришла, мы предпочитаем ходить одетыми.
– Не будь такой мрачной. Иди сюда. Знаю, тебе хочется полизать мою киску.
– О господи! Куда я попала? В лагерь к извращенцам?
Я была возмущена. Повернулась и пошла обратно к дому.
– Ей-богу, прости!
Я проигнорировала ее крик. В ее голосе звучала насмешка, а не извинение.
Подходя к дому, я услышала голоса и смех. В дверь я увидела Йероу, который рассказывал какой-то анекдот корчащемуся от смеха извращенцу с кухонного стола. Они дымили самокрутками и громко разговаривали.
Я развернулась и направилась прямо в конюшню. Белая кобыла всхрапнула, увидев меня, когда я открыла денник. Я сняла со столба древнюю попону и накинула ее на спину лошади. Единственная упряжь, которая нашлась, – потрепанная кожаная уздечка. Перекинув уздечку через голову лошади, я вывела ее из конюшни.
